— Приехали! — процедил Кирилл, и за руки к себе подтянул, как мешок с картошкой. Снова боль прострелила от плеча, по спине, и снова раны разбередило.

Захныкала жалобно, готовая умолять оставить меня в покое, но голоса не было, и губы пересохшие, растрескавшиеся не шевелились. Кирилл никак не отреагировал на мои слезы, даже не смотрел на меня

Снова у него на руках, все еще живая, но мечтающая умереть.

Зашли внутрь приемного отделения, пропитанного тем самым запахом, характерным для больниц. Едким, терпким, вызывающим першение в горле.

Мой конвоир, не стучась, пнул дверь и прошел внутрь, в приемную, где за старым, покосившимся столом дремал медбрат, свесив нечесаную голову на грудь. От нашего появления встрепенулся, слюни подтер недовольно и на ноги поднялся:

— Что еще?

— Вот, в лесу нашел, — Кирилл поднес меня к койке и уложил. В этот раз почти заботливо, вно на публику играя.

— Что с ней?

— Я откуда знаю! В крови вся! Машину мне всю испоганила.

Медбрат повернул меня на живот тоже не проявляя особой нежности, ткань разодранную, присохшую к ране чуть приподнял.

— Мать честная! — выдохнул, опалив застоявшимся ароматом перегара.

— Что? — Кир играл на полную.

— Собаки ее изодрали. Или волки.

— Бедная, — только в голосе сожаления нет совершенно, лишь холодная уверенность и приговор.

— Молодая девчонка, а так ее истерзали.

— Ничего оправится. Зато наперед головой думать будет, и не станет соваться, куда не просят. Не маленькая, должна понимать, что в темном лесу звери водятся. Еще легко отделалась. Жива и ладно, — эти слова для меня предназначались. Сухие, предупреждающие, что все могло быть гораздо хуже.

Медбрат по внутреннему телефону вызвал врача, и снова к Кириллу обратился.

— Как ее зовут?

— Понятия не имею, — хмыкнул Кир, поглядывая на меня исподлобья, — говорю же, нашел в лесу. Привез. Вам сдал. На этом считаю свою миссию завершенной.

— Оставьте свой номер телефона, вдруг вопросы возникнут.

— И не подумаю. Она мне никто, чем мог — помог, остальное меня не касается.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Спасибо. Спасибо Кирилл за помощь. Ты… ты настоящий друг.

Снова начинаю проваливаться в беспамятство, не видя смысла в борьбе:

— Эй, ты что это задумала! Не смей! Не в мою смену!

В этот момент дверь хлопнула, оповещая о том, что бета клана из Черных Тополей ушел, окончательно выкидывая меня из жизни стаи.

Хмельной медбрат хлопал меня по щекам, совал под нос ватку, пахнущую нашатырем, делал все, что бы я не отрубилась до прихода доктора. Когда, наконец, в помещение вошел высокий, сухой как жердь врач, он облегченно выдохнул, поспешно передавая меня в другие руки.

— Ты опять напоролся что ли? — врач брезгливо поморщился.

— Никак нет, Семен Иванович.

— Эх, Белов, нарываешься. Твое счастье, что работать совсем некому, с то вылетел бы отсюда со свистом. Ладно, что тут, показывай.

— Вот в лесу нашли, зверье напало.

— Кто нашел?

— Мужик какой-то, он уже уехал.

Врач недовольно покачал головой и склонился надо мной:

— Так, давай ее в операционную. Чистить все надо, промывать и заштопывать.

Спустя минуту меня переложили на жесткую, дребезжащую каталку и повезли вглубь здания, в маленькую обшарпанную комнатку с гордой надписью «операционная». Перетащили на холодный узкий стол и начали срезать одежду, переговариваясь между собой о том, что сложное дежурство выдалось — никакого покоя, всю ночь на ногах, а потом сделали укол, и я поплыла, растворилась, теряя саму себя.

Пробуждение было тяжким. В голове дурман, все тело словно свинцом налитое, утянутое бинтами, как останки древней мумии. Больно, но боль уже другая. Ноющая, тянущая, раскатистая. Больше всего жажда мучила, так что горло драло, и язык распух во рту. Кое-как облизала пересохшие шершавые губы и по сторонам осмотрелась.

Маленькая, уныло серая палата, с претензией на белизну. Окно, форточка которого пленкой затянута вместо стекла. Все здесь старенькое, неказистое, изношенное. На побуревшем, допотопном экране мои ритмы высвечивались, и каждый пик тихим писком сопровождался.

С трудом пошевелила пальцами рук, ног, убедившись, что есть чувствительность. Шум в голове мешал сосредоточиться, не давал снова в мысли безрадостные окунуться, держал на плаву, как утлая соломинка. Опять повела взглядом по сторонам, ища кнопку, для вызова врача. Здесь нет модных датчиков крепящихся к пальцу, нет пультов под рукой. Ничего нет, кроме жесткой койки, застеленной бельем, пахнущим влагой.

Хотела встать, но не могла даже приподняться на локтях, такая слабость неимоверная, что голова кружится, начинала и горькой волной тошнота накатывала. Сдалась и с тихим стоном опустилась обратно, на твердую, словно кирпич, подушку.

Проклятье, чем они меня накачали? Сама себя не узнаю, не чувствую. Все как-то не так, не правильно. Надо поспать, избавиться от дурмана в крови, придти в себя, и по-тихому покинуть это царство скорби и печали. Они мне помогли, не дали за грань уйти с того света вытащили, дальше я сама. Пусть у меня не такая бешеная регенерация, как у самцов, и тем более не как у альфы, у которого за ночь глубокие раны затягиваются, но все равно волчья натура поможет вылечиться быстрее. Неделя и буду как новая.

А сейчас спать. Неимоверно тянуло в сон, поэтому перестала сопротивляться и глаза прикрыла.

Следующее пробуждение — от громких голосов, оттого, что по щекам хлопают, пытаясь добудиться. Приоткрыв один глаз, тут же зажмурилась от света бьющего в глаза, отдающего пульсирующей болью в висках.

— Очнулась? — спросил резкий голос, и я узнала того врача, что в приемную ко мне приходил.

Слабо кивнула, больше не делая попыток разлепить веки.

— Как самочувствие?

Опять с трудом облизнула губы, и он догадался о моей жажде:

— Сейчас медсестра придет. Потерпи минутку. Операция прошла хорошо, повреждений внутренних нет, разодрана лишь мышечная ткань. Швы наложили, но сразу предупреждаю, заживать долго будет, сложно, не один месяц, потому что лохмотья еле собрали. Крови много потеряла, пришлось переливать. Антибиотиками тебя заливаем, потому что от зверья, что угодно могла подцепить, и уколы от бешенства…

Слушала его рассеянно, кивала невпопад, а в душе пусто. Будто не про меня рассказывал, про кого-то другого, чужого.

— Мы тут похозяйничали, влезли в твой рюкзак, нашли документы. Бекетова Татьяна Васильевна.

Снова кивнула, будто ничего другого и не умела, и сморщилась, как от боли, услыхав свою фамилию. Бекетова. Счастливая жена альфы Черных Тополей. Точно не обо мне, не о разбитой, брошенной, несчастной чужачке, так и не ставшей «своей» для стаи.

— Друзья, родственники?

Отрицательно качаю головой. Никого у меня нет. Ни друзей, ни родственников. Одна. Снова

— Ладно, обсудим это позже, когда в себя немного придешь, — проверил показания приборов и ушел. Правда одна я оставалась недолго, через минуту в палату вошла медсестра и всерьез за меня взялась: напоила, помогла лечь поудобнее, бинты проверила, уколы сделала, и после этого я снова заснула.

Опять пробуждение, в этот раз за окном ночь, редкие звезды сиротливо заглядывают в окно, словно боясь потревожить мой сон. Осторожно пошевелилась, испытывая страшное разочарование. Состояние не улучшилось: все та же боль, та же скованность. Никаких улучшений.

Черт. Когда же восстанавливаться начну? Быть больной и слабой так плохо, так непривычно.

Эти лекарства, которыми меня поддерживают — только вредят, голова с ними чудная, сил нет, и зверь внутри спит, никак себя не проявляя. Надо отказаться от обезболивающих, потому что сама справлюсь быстрее, стоит только химии из крови выветрится!